О Риме. И снова о звуке: хорошем и разном.

В улочке рядом с Кампо де Фьери сидел дядя-саксофонист и дул в свою дуду. Играл он так, что мимо пройти было невозможно. Внешне же - был абсолютно несовместим с тем, что выдувал из инструмента. Эдакий матерый хомяк за завтраком... И сумасшедший неторопливый балладный сплин - тонкий и чувственный... Играл, без дураков, хорошо. Бросая монетку и, отвечая на вежливый кивок, я заглянул в чашку для мелочи. Мелочи там не было - сплошь серебро.  Под стать звуку... В общем, дальше жена пошла одна, а я застрял рядом с музыкой дяди и своими мыслями.

Основных мыслей было две. И обе они, по большому счету, никуда не привели. Но иногда полезно просто пройтись...

Во-первых, мне почудилось вдруг, что музыка трехмерна. Точнее трехмерен звук. Высокочастотная составляющая обеспечивает его движение по тональности вверх-вниз. Низкочастотная - дает ему объем, масштаб, глубину. И все. А время позволяет нам следить за этой восхитительной игрой...

Вторая мысль была не менее завиральной, но куда более длинной и путанной.

Те, кто слушал живую музыку под открытым небом, знают, что там нет высоких частот, в общепринятом понимании, и нет низких частот. Только середина. Но в этой середине, что восхитительно, есть и высокие частоты и низкие - одновременно. Звук под открытым небом обладает какой-то неодолимой размеренностью и неотвратимостью. При этом он восхитительно прозрачен и сбалансирован. Он похож на лаву, ползущую живым, временами вспыхивающим, языком по склону вулкана.

Кажется, будто в виду неба и земли, звук, как псина, поджимает хвост, умеряя свой эстрадный размах,  и становится себе спокойной, соразмерной формой существования человеческих эмоций в правильном мире.

Все ведь начиналось с пастушьей дудочки, правда?..

И поэтому, что есть сегодня настоящий, правильный, аутентичный - какой угодно - звук,  который все мы ищем, как Эльдорадо? Взыскуем, как божество?.. Когда даже простая летняя эстрада его меняет, внося свою, хоть и небольшую еще, искусственность?..

Руди Ван Гелдер в одном из своих интервью, вспоминал, что почти все 50-е в джазе он записал в маленькой комнатке своего коттеджа. Представляете, какой звук там гремел, в этой коробчонке? Как он его сумел записать? Как его сейчас аутентично воспроизвести?

Одновременно с этим, грех не заметить, что все акустические музыкальные инструменты таже суть все те же коробчонки, по которым резонансы гуляют, как славный киплинговский кот...

Выходит, что рождение студийного звука, который мы чаще всего получаем в записях, - это последовательное движение через матрешку из резонансных объемов: от струны через деку - в студию; потом - в микрофон. Такой звук, по логике, даже отдаленно не может быть аутентичным сам по себе, до обработки его звукооператором, у которого, в свою очередь и несомненно, имеются собственные представления об аутентичности.

А потом уже, мы запускаем время назад, практически повторяя еще раз вышеупомянутую матрешку: от динамика через кабинет (акустический), по отношению к которому мы располагаемся снаружи, в следующий кабинет (нашу комнату для прослушивания), в котором мы уже - внутри... И что мы получаем в результате?.. Особенно в тех случаях, когда принципиально отказываемся от применения темброблока?..

А на какой звук ориентируются композиторы, записывая ноты? Насколько аутентично они при этом передают нам мысли Того, кто их им нашептывает?.. И что мы в этом понимаем?..

Н-да... И тут я устал от вопросов и пошел на Пьяцца Нуово, слушать правильный джаз, в правильном месте, под открытым итальянским небом. И был счастлив!